Когда мне должно было исполниться 15, меня впервые спросили о том, что я хочу получить в подарок на день рождения. Мне казалось, что я не знаю ответа, ведь я не знаю и десятой доли того, что предоставляет магический мир. Я помню, ведь я думал о том, чего бы я хотел вообще, не ограничивая себя возможностями друзей. Воскрешение родителей, смерти Волан-де-Морта, я прекрасно знал, что это — из ряда «всему свое время». Но проснувшись ранним утром 30-го, я вдруг понял.

Я прекрасно знал о том, что в правилах сообщается только о наличии одного питомца, но я никогда не ставил правила выше всего остального. А мне был нужен именно тот котенок, и никакой другой больше. Казалось, что если я внезапно проснусь, протяну руку и почешу его за ушком, то вся моя жизнь перестанет колебаться, приобретет нечто, чего не имеет сейчас. Я не чувствовал себя ребенком, пропуская строчки в письме Рона о том, что я веду себя как девчонка.

Я был упрям. В конце концов, они сами меня спросили. Не думаю, что котенок в магическом мире стоит дорого, пусть даже такой, какой нужен был мне. Это ведь более разумное желание, нежели я стану просить у друзей новую "Молнию— 20XX". Сириус подарил мне мою, и она приобрела то особенное значение, которое я никогда не променяю на скорость, даже если раз за разом буду проигрывать тебе.

В то лето я на редкость много думал. Дурсли, притихнувшие после упоминания о злобном крестном, которого они, видимо, когда-то видели или слышали о нем, старались не встречаться со мной вообще, поэтому я был предоставлен самому себе. Я принимал это как должное. Занимался уроками, как привык в Хогвартсе, думал над своими движениями в квиддиче (и оттого постоянно чувствовал себя Оливером Вудом), воображал, мечтал. Это было прекрасное лето. Пока я, наконец, не ощутил этой острой потребности. Поначалу я совсем не замечал ее, списывая на боль и усталость от тренировок, потом на непривычный голод после шикарных возможностей кухни Хогвартса, потом на простуду. Я не мог описать ее, просто было «плохо». Как будто где-то в груди у меня совершенно пусто и абсолютно серо. И тогда я понял, что котенок меня обязан спасти.

Букля никогда не отважиться отрастить шерсть и спать со мною рядом, грея и даря любовь.

Я занимался самообманом, скорее всего, так было надо. Просто надо.

Мне подарили его тогда, когда я появился в Норе. Торжественно передали из рук в руки, умиленно улыбаясь. Я слышал пару шуточек от близнецов, но, благодарен ей, миссис Уизли поспешила объяснить им, «как маленький и одинокий мальчик жил в одиночестве и нуждается в поддержке и живом, любящем существе рядом». Конечно, она и была права.

Я почесал его за ушком, а он недоуменно поднял на меня взгляд красивых серых глаз. Такой маленький, он умещался всего лишь на ладони. А я ведь даже не придумал ему имени заранее. Гермиона, чуть краснея, указала мне на совсем незаметный зеленый ошейник, который, по ее словам, напоминал о глазах его хозяина. Типично женское суждение. Став постарше, я сумел додуматься до того, что это был тонкий намек, но не на мои, а на глаза Джинни. Ведь у нас практически одинаковый цвет, разных оттенков. Никогда не задумывался о цветах и оттенках.

А следующим утром мне казалось, что я нашел счастье. Когда проснулся от прикосновения теплой и пушистой шерстки к носу, а, открыв глаза, наткнулся на хитрый взгляд блестящих серых глаз. Я широко улыбнулся и бесцеремонно схватил ребенка, чтобы прижать его к себе и зарыться носом в белый мех. Существо явно имело много чего против такого отношения, но громко мурчало.

К завтраку я вышел изрядно поцарапанный, но довольный. Пустоты в груди не было, а был лишь пушистый хвост, постоянно следующий за мною.

Профессор Дамблдор, хитро щурив глаза, понимающе кивал на все мои сбивчивые объяснения, а потом, пригрозив пальцем, хотел предложить котенку чего-нибудь сладкого, но был встречен моим яростным сопротивлением. Ведь кошкам нельзя сладкое. Я точно знаю.

Я решил назвать его Эйс. Вроде и не банально, и вроде и недолго звать. Хотя мне и не приходилось его звать. Мне стоило лишь взглянуть на него, как он послушно скатывался с коленей Гермионы или с громким мяуканьем спрыгивал с шеи растрепанного и злого Рона. У него с моим котом всегда были странные отношения, гораздо более странные, нежели с котом Гермионы. Но я решил, что это все потому, что он кошек не любит. Тем не менее, я от души посмеялся над тем, как мой храбрый котенок гонял бедного Рона по всему купе в Хогвартс-экспрессе. На моего чудика приходили смотреть девушки со всех курсов, а он лишь гордо расхаживал по сидениям и красовался. И, кажется, даже дразнящее на меня поглядывал. Подозрительно умный кот.

Неладное я заподозрил тогда, когда в разгар очередного слета девушек в купе протолкнулся ты, по пути оставив своих неприятных дружков. Снова обогнал меня в росте, но в остальном все осталось по-прежнему. От твоего прихода я ждал всего, любой подлости, шуточки или подколки. Я внутренне напрягся, готовясь к тому, что ты скажешь по поводу моего питомца, я был так глуп, что мне было необходимо твое мнение. Вернее, глуп я был потому, что не понимал этой надобности, но всегда за нею стремился. Выжидающе смотрел я на тебя, стараясь по темным отчего-то глазам предопределить появление ненависти, которую я всегда видел, но ты молчал, с обыкновенной своей маской разглядывая моего кота.

— Поттер, я всегда знал, что ты девчонка, — спохватившись, пробормотал ты.

И мой котенок с громким шипением, было, бросился на тебя, изрядно напугав, но в сантиметре от тебя остановился, и, не задумываясь, потерся мордочкой о твои брюки. Я был зол. Конечно, остальные молчали, ожидая моего решения, а я все ждал возвращения ощущения пустоты. Которая так и не вернулась.

— Видишь, даже кот понимает, что я лучше тебя, — ухмыльнулся ты и поднял котенка на руки. Моего котенка.

А потом почему-то сразу же отпустил. Странно посмотрел на меня и исчез из купе.

Много всякого случалось с того момента. Приход Амбридж, которая в моем котенке не нашла ничего милого (и это с ее-то кабинетом!). Хотя, может тут все дело в тех царапинах, что украсили ее жабью морду, когда Эйс нашел на моей ладони порезы. Она хотела ударить его, заколдовать или бог знает что, но я успел вовремя. Я успел и сумел защитить его, самое любимое и любящее меня создание. Перечитывая все то, что я написал, я сам сомневаюсь в ясности своего рассудка, но, вероятно, я просто неправильно подбираю слова.

Каждое утро я просыпался счастливым, порою уставшим или утомленным, но счастливым. Так было недолго.

Мой кот был звездой. Сияющей, его полюбили все, будь то учителя или даже Сириус, по натуре своей далекий от кошек. Я встречался с ним, когда он рискнул пробраться к Хогвартсу. Он странно усмехнулся, но кота погладил. Они тоже довольно быстро сошлись.

Каждый день Амбридж обращалась к Дамблдору или МакГоннагал с предъявлением претензий о нарушений правила о питомце. И мне, и им было абсолютно на это плевать,— совершенно ясно.

Но жаба не собиралась сдаваться. И тогда наступил тот завтрак.

То утро казалось особенно солнечным. Не думай, что у меня все дни были такие, нет. Моя пустота решительно возвращалась, и спасти обиженный Эйс меня не мог. На завтраке он, как обычно, пошел по рукам собирать вкусный бекон и предоставлять брюшко для чесания. Он всегда так делал, а студенты с удовольствием отзывались. Мой кот был популярнее Мальчика-Который-Выжил, представляешь? Не удивлюсь, если когда-нибудь он станет на первую полосу газеты или журнала. Я бы сам его в министры магии выбрал.

Завтрак подходил к концу, когда передо мной вырос ты, держа за шкирку мокрого котенка в вытянутой руке.

— Это нарушение правил, Поттер. Как член инспекционной дружины я требую, чтобы он был немедленно….

— Твою мать, Малфой, что ты с ним сделал?

И ты, представитель влиятельного рода, и кот одинаково недоуменно посмотрели на меня.

— В смысле, почему он мокрый? — стушевался я.

— Уронил в овсянку стакан с соком, а затем сам там искупался, — кратко и с непередаваемым выражением лица сообщил на редкость добрый, в общем-то, староста слизеринского факультета. Ты. — Короче, я уполномочен выяснить, на каких основаниях этот кот находится здесь, в стенах школы при том, что в твоей собственности есть еще и сова.

— Гарри не обязан перед тобою… — поднялся со своего места Рон.

— Профессор Дамблдор разрешил… — вторила ему Гермиона.

— Я просто хотел, просыпаясь, видеть твои глаза.

Я не понимал, что говорил. Но чтобы там ни было, это сумело тебя заткнуть, поставить на место, а затем и выбить из колеи. Я внимательно наблюдал за тем, как расширяются серые... серебристые, знакомые мне твои глаза, как усиленно пытаешься придумать хоть что-нибудь. Кот нагло ухмылялся. А мне эта ситуация понравилась, потом, когда я перебесился, узнав о том, что учителя тоже внимательно это слушали. По крайней мере, это помогло мне установить мир с самим собой.

Ты опустил моего кота на пол, резко развернулся и вышел из зала. Я не к месту подумал о том, что ты слишком много общался со Снейпом, который, в свою очередь, совершенно беспристрастно на это смотрел. Я даже думал о том, что может вывести его из себя. Думал обо всем, только чтобы не знать, не понять того, что вырвалось у меня.

Вечер был наполнен тишиной. Я рано ушел спать, не вынеся даже непонимания друзей. Вернее, они считали, что это была такая клевая шутка. А мне начинало казаться, что я впервые в жизни сказал тебе правду.

Я проснулся рано, от привычного уже ощущения прикосновений шерсти и настойчивого шершавого языка, которым усердно лизали мне лоб. Я открыл глаза, и понял, что что-то здесь не так. У котенка рядом со мною были зеленые глаза. Не серые. И тогда я услышал это:

— Знаешь, Поттер, я мог бы довольствоваться и этим котенком. Только Малфои не выносят подделок.

И, собственно говоря, я проснулся, видя того, кого, оказывается, люблю. Словно так всегда и было: нахальный и самоуверенный, очаровательный и наглый, дерзкий и ранимый, но просто любимый.

Я всегда был слаб в словах, я не могу даже в себе разобраться, но я надеюсь, когда ты прочтешь это, то перестанешь, наконец, вопить о шерсти на мантии и требовать убрать этого кота. Ты же знаешь, почему я держу его.