Ты лежишь на кровати, раскинув руки в стороны. И волосы твои разметались по подушке. Мы встречаемся уже долгих пять лет: два в школе и три не в школе. А ещё сегодня идёт дождь.

Я сижу на подоконнике, рассматривая бегущие по стеклу с той стороны капли, и меня гложат воспоминания. Я рад, что ты здесь, рядом со мной, в моей, нет, нашей, постели. Ты невероятно красивый: моё ласковое солнце, такое надменное и злое для всех других.

Мои друзья до сих пор не понимают, почему я встречаюсь с тобой. Ещё бы — в последний раз, когда мы сидели вместе в «Трёх Мётлах», вечер закончился тем, что ты вылил на голову Рону сливочное пиво из своей кружки, потому что, видите ли, ваши взгляды на квиддичные команды не совпадают. Я был зол тогда, очень зол, я орал на тебя, а Рон и Герми аппарировали домой со скоростью термоядерной ракеты. Иногда ты бываешь идиотом — это да, но я даже люблю такие твои вспышки дурости — после них ты очень тщательно просишь у меня прощения. Своеобразным образом, конечно.

Я вспоминаю, как мы начали встречаться: противостояние, всегда существовавшее между нами вылилось во что-то более прекрасное, и через какое-то время я понял, что мы просто созданы друг для друга — ведь не можем спокойно жить, когда мы не рядом. И даже неважно, что первый год мы больше ругались и занимались любовью, чем общались, потому что дикий секс с тобой — это, наверное, самое прекрасное, что было на шестом году моего обучения, когда за стенами Хогвартса начиналась война. Страшная война, унёсшая жизни многих близких нам людей. А на седьмом году обучения мы начали разговаривать.

Я до сих пор помню, как мы садились на Астрономической башне и болтали всю ночь напролёт, ты рассказывал мне о своей жизни, а я тебе — о своей. Мы обсуждали войну, Волдеморта и Дамблдора, то, что нам предстоит сделать, то, до чего мы, возможно, не доживём… Это был самый страшный, но одновременно самый счастливый год в моей жизни. Потому что однажды, в ту самую последнюю ночь в школе, когда утром мне нужно было отправляться на дуэль с Лордом, ты подошёл ко мне, обнял меня за плечи и сказал:

— Я буду ждать тебя. И когда ты вернёшься, мы будем вместе.

Что ж, ты сдержал свои обещания. Ты ждал меня. И когда я вернулся, предложил мне встречаться.

Я вспоминаю это, чертя пальцами дорожки на запотевшем от моего дыхания стекле. Ты спишь, я слышу твоё глубокое дыхание, поворачиваю голову и вижу, как светит тебе в лицо луна, освещая расправленные, обычно сведённые к переносице, брови, чуть приоткрытые губы, к которым сразу хочется прикоснуться своими, слизать языком вкус твоих снов. Что тебе сниться? Ты чуть улыбаешься, значит, что-то приятное. Я отворачиваюсь обратно к стеклу, пытаясь успокоиться — один лишь взгляд на тебя, такого — спящего, нежного, беззащитного — способен довести меня до безумия.

Я отворачиваюсь к окну и опять вспоминаю.

Первый год после Победы — и мы носимся по приёмам как угорелые. Ты учишь меня красиво одеваться, смеёшься, когда я неправильно подбирая цвет галстука к цвету рубашки и пиджака. Ты смеёшься, хотя тебе совсем не до смеха: весь магически свет ополчился на тебя и тебе подобных других слизеринцев. На вас почти объявлена облава, но я стараюсь защищать вас, как могу: говорю, что вы были на нашей стороне, что вы помогали добывать сведения, что Тёмная метка на твоём предплечье не значит ничего, НИ-ЧЕ-ГО не значит, так я говорю всем: аврорам, журналистам. Всем. Постепенно ко мне всё-таки начинают прислушиваться: победитель Волдеморта всё-таки. И мы бегаем по приёмам, и синяки под твоими прекрасными глазами цвета расплавленного серебра наконец-то уходят в небытие. И смеёшься ты намного чаще, и к тебе возвращается твой надменный вид. И я снова счастлив, потому что не могу радоваться в полную силу, когда тебе плохо. Я даже жить в полную силу не могу тогда.

Потом мы снимаем небольшую квартирку в центре маггловского Лондона — ты кричишь, что не хочешь жить среди магглов, но я целую тебя, затыкая рот. Пусть хоть что-нибудь будет по-моему.

— Тебе понравится, — говорю я и крепче сжимаю твою руку. Ты надуваешь губы и отворачиваешься, но я знаю, что ты улыбаешься.

А потом ты втягиваешься, даже перестаёшь аппарировать прямо домой с работы — аппарируешь в какую-нибудь подворотню и идёшь пешком несколько кварталов до дома. ты говоришь, что тебе нравятся магглы — они забавные, на них интересно смотреть. А ещё по выходным ты начинаешь ходить к нашей соседке, учишься печь медовые пироги.

Я улыбаюсь воспоминаниям — такое ощущение, что это всё было только вчера.

Так мы живём в этой квартирке уже почти три года. У нас две комнаты — спальня и гостиная — и огромная кухня. Я готовлю тебе по утрам завтраки в постель, а ты — ужины при свечах. И мы, наверное, счастливы. Но в последнее время я замечаю грусть на твоём лице, она появляется внезапно и уходит сразу же, когда я крепче тебя обнимаю, когда крепче сжимаю твою руку и целую. Но она есть, и мне от этого тоже становится грустно. Поразительно, как ясно я чувствую твои эмоции, как будто ты уже давно стал частью меня. Да и стал.

Я хочу, чтобы ты всегда был со мной, всегда дышал тем воздухом, которым дышу я. Мне хочется, чтобы ты всегда был рядом со мной. И несколько дней назад я понял, как это осуществить.

Я ещё раз смотрю на тебя, улыбаюсь, а потом смотрю на лежащую у меня на колени маленькую бархатную коробочку. В ней — моё счастье. И твоё, надеюсь. В ней — маленькое серебряное кольцо, которое я хочу подарить тебе завтра утром. Я вспоминаю весь наш роман только для того, чтобы убедится, что я всё делаю правильно. Хотя — я ведь не сомневаюсь. Наверное, мне просто нравится всё это вспоминать.

Я аккуратно беру коробочку, встаю с подоконника и кладу её в ящик стола — её время придёт утром. А потом ложусь на кровать в твои объятья, обнимаю — ты горячий, кожа как будто горит огнём. Ворочаешься, открываешь один глаз.

— Поттер, у тебя ноги холодные, — говоришь и кривишься. А потом я прижимаю тебя к себе, и ты продолжаешь: — И вообще ты весь холодный.

— Так согрей меня, Малфой, — шепчу в макушку, и волоски на ней шевелятся.

Ты улыбаешься, и я улыбаюсь и опускаю руки ниже, и целую.

И знаю, что завтра всё будет хорошо. И завтра всё станет по-другому. Потому что я, кажется, люблю тебя. И, кажется, хочу всю жизнь прожить с тобой. Разве я хочу слишком много?