— Ты один такой ненормальный?

— Нее, у меня еще подруга есть…

— С Днем Святого Валентина, Драко!

— Что? А, спасибо, Панси. — Малфой великодушно позволяет подарить ему поцелуй и коробку в форме сердца какой-то сладкой мерзости.

А ведь ничего не предвещало. Утро — серое, как и всегда после бессонной ночи, наполненной мыслями о красноглазом ублюдке, его невыполнимых приказах, о квиддиче, учебе, о Поттере и… Что? Кто сказал «о Поттере»? О гриффиндорском придурке Драко не думает, не думает.

Драко попросту забыл о Дне Святого Валентина. И теперь с безразличным удивлением смотрит на всю эту бессмысленную суету. Он оставляет коробку в гостиной факультета и идет на завтрак в Большой Зал.

Панси сегодня занимает слишком много его личного пространства. Улыбается, щебечет, блестит по случаю праздника завитыми в упругие локоны волосами. Она слишком долго возится, наливая из серебряного графина тыквенный сок, но все-таки протягивает его Малфою. Она задерживает дыхание и смотрит выжидающе. А у Драко совсем нет аппетита, его почти тошнит от этой непонятно откуда взявшейся заботы.

Малфой уходит из Большого Зала, оставляя Панси Паркинсон в одиночестве и растерянности. С трудом проталкиваясь через стайки хихикающих громче обычного девчонок, он бредет по коридорам обратно в свою комнату. Там, в нижнем ящике стола, спрятано одно волшебное средство. Мерлин-знает-… в смысле, только Снейп знает, что там намешано, но оно в идеальной пропорции успокаивает и бодрит одновременно.

Малфой заходит в комнату, вытаскивает фляжку, делает глоток и…

Темнота.

— ДРАКО! Драко, пожалуйста, очнись!

Темнота медленно рассеивается.

Мир перевернулся и поэтому страшно неудобно. Еще плохо видно, потому что обзор закрывает лицо Паркинсон. Панси рыдает, неэстетично размазывая слезы по лицу. Малфой еще полюбовался бы на это редкое зрелище, но что-то мерзкое течет по подбородку, шее, заливается в нос…

— Что за дрянь? — Малфой вскакивает на ноги, движение отдается резкой болью в голове, перед глазами плывет.

— Что здесь происходит?! — орет он, оглядывая ревущую Паркинсон, донельзя смущенного Блейза и небольшую толпу любопытных сокурсников.

— Рассказывай, Панс, — хмыкает Забини, — ты же эту кашу заварила…

Паркинсон хлюпает носом. И рассказывает. Замечательную по глубине идиотизма историю о том, как она решила в этот прекрасный день напоить Драко Малфоя амортенцией и посмотреть, как отреагирует на это Блейз. Конфеты и сок не прокатили, зато фляжка с восстанавливающим зельем пришлась очень кстати. Малфоя вмиг отключило и понесло. Он ходил хвостиком за Панси, пел сонаты о ее красоте и все такое прочее… А Забини со своим итальянским темпераментом долго этого терпеть не стал и дал несчастному влюбленному в глаз, вырубив того на неопределенный срок. Паркинсон запаниковала, разрыдалась, призналась во всем и притащила антидот.

Малфой минуту молчит, переваривая услышанное и осторожно щупая пострадавший глаз. Наконец, он набирает в грудь побольше воздуха и орет:

— Панси, ты овца! Ты хоть сама понимаешь, какая ты овца?! — воспитание не дает права Малфою бить девушку, но, видит Мерлин, как ему хочется настучать ей по безмозглой бошке.

— Драко, прости, я больше так не буду! — бормочет Паркинсон.

— А больше и не надо, Панс! С меня и так хватит! До свиданья, — Драко Малфой медленно выходит из комнаты, хлопая дверью так, что с потолка сыпется побелка.

Забини хихикает, Паркинсон ревет, остальные понимают, что продолжения спектакля не будет, пожимают плечами и расходятся по своим делам. Слизеринцы такие слизеринцы.

* * *

Мерзко, как же мерзко. Профессору Снейпу уже давно надоело быть памятником, живой легендой, ходячим сборником штампов, всех этих «отвратительно, Поттер» и «стопицот баллов с Гриффиндора». Поэтому он молча сбегает с завтрака, придерживая под мантией конверт без подписи. Дверь кабинета захлопывается, и Снейп меланхолично вздыхает.

Это почти вошло в традицию. Анонимные письма с пылкими признаниями, высокохудожественное вранье очередного поколения гриффиндорских умников. Снейп почти уверен, в красном углу красно-золотого факультета висит список лучших стихописателей за многие-многие годы. Невербальное инсендио уже готово беззвучно сорваться с его губ, но плотная бордовая бумага сама расползается под пальцами, и в ладонях остается сложенный пополам, слегка помятый листок.

Автор записки скромен и немногословен:

«Вы айсберг. Я тону».

Ха-ха. Какая милая аллюзия. Смелость и тонкая ирония автора оценены по достоинству. Северус смотрел этот сопливый маггловский фильм. Айсберг, профессор, вы айсберг, понятно? Не памятник, но все равно нечто бездушное и холодное. Все так, как вы и думали.

Но что-то определенно не так. Понимание юркой змейкой проникает в мозг и студит кровь в венах. Четыре слова в записке — не зачарованные ровные буквы в окружении сияющих сердец, а заляпанные чернилами каракули. Между прочим, знакомые до последней загогулины каракули.

Снейп присаживается в кресло у камина, пытаясь отогреть внезапно заледеневшие ладони. Вдох-выдох, откинуться на спинку, закатить глаза...

Какое идиотство. А ведь он хотел обойтись без этого. Можно сказать, больше всего этого желал.

— Отвратительно, Поттер. Просто отвратительно.

Разговоры с сами собой — признак сумасшествия, скажете вы. Это вы еще не видели, как профессор Северус Снейп улыбается!

* * *

Ему всегда везло на мудаков.

Какая-то беспроигрышная лотерея.

— Малфой? — Поттер близоруко щурит глаза и хихикает.— Кто это тебя так? Ревнивый соперник что ли?

На почти прозрачной коже Драко сразу проступают следы любого, даже самого незначительного удара, не говоря уж о точном нокауте крепкого Забини. Гарри Поттер замечает фингал, хотя в коридоре довольно сумрачно.

— Заткнись, Поттер, не твое дело! — Малфой уже собирается пройти мимо, но бессонница, остаточная эйфория от приворотного зелья и самое безумное — тепло, с кончиков пальцев разливающееся по венам при одном только появлении идиотского Поттера, ударяют в голову.

Драко останавливается, разборчиво цедит привычные гадости про избранность, про гриффиндорских шлюшек, привычно в глазах его любимого визави мелькают зеленые молнии. И вот уже в него летит кулак, костяшками пальцев точно в челюсть. Малфой неловко уворачивается, Поттер врезается в стенку, ругается нехорошими словами и звереет окончательно. Несмотря на постоянные стычки, ни один, ни другой порядочно драться до сих пор не научились, поэтому наблюдать за ними — скукотища полная. Поттер внезапно вырывается из захвата, сцепляет пальцы у Драко на шее и ощутимо прикладывает того затылком о каменную кладку.

— Ай, Поттер, больно! Совсем охренел? — возмущенно вскрикивает Малфой.

Атмосфера необратимо меняется. Драко почти физически ощущает, как истощается выброс адреналина и Поттер обессилено выдыхает.

— Можно хотя бы один день меня не цеплять? — почти меланхолично интересуется он, не разжимая, впрочем, пальцев на шее.

— Не сегодня, — Малфой сам не понимает, что он несет. А вот Поттер, похоже, понимает. Он же мудак и не чувствует этого одуряющего тепла, от которого подгибаются колени и нет сил даже вырваться из такого унизительно-дурацкого положения.

— А-а-а. Ну тогда... — Поттер изображает задумчивость, — по случаю праздника могу оставить тебе синяк в виде сердечка, — от его дыхания по спине пробегают предательские мурашки, и Малфой готов разрыдаться от отчаяния. Он отводит взгляд и судорожно выдыхает.

— Эй, Малфой, тебе нехорошо?

Хорошо-нехорошо. Жалость — это хуже всего, а Поттер только и может, что жалеть. С Малфоя определенно на сегодня хватит.

— Ненавижу тебя, Поттер! — Драко вырывается, чертов гриффиндорец с удивлением смотрит на удаляющуюся фигуру.

Ведь все как обычно, да?

* * *

Мечты сбываются... Стоит только расхотеть.

— Гарри, пойдем.

Джинни тянет за руку Гарри Поттера, он осторожно прижимается к ее спине — под мантией невидимкой совсем мало места для двоих. Бежать, красться, замереть, перестать дышать. Это несложно, главное решиться. Дверь Выручай-комнаты распахивается. Они одни, не считая тысячи пыльных вещей. Вещей-историй, вещей-секретов. У каждого своя тайна, которую совсем не просто разгадать. Гарри смотрит в сияющие глаза Джинни, маленькой девочки из детства, и у него перехватывает дыхание.

— Джинни… — говорит Гарри. Он не может найти слов, не может найти себя. Ему сложно сосредоточится, поймать мысль. Поттер отводит взгляд. Это все Выручай-Комната, такая огромная и таинственная. Она отвлекает, манит загадками, и поэтому Гарри не смотрит на Джинни. Куда угодно: на потертые корешки книг, на огромного, размером с ладонь паука в грязной банке, на разбитое стекло в дверце покосившегося шкафа — но только не на нее.

— Гарри, — зовет Джинни.

Она делает шаг вперед и касается его онемевших губ своими.

Это же комната Потерянных Вещей, почему они здесь?

Гарри не знает. Не знает.

* * *

Она любит дождь, ваниль и ЕГО.

Кафе мадам Падиффут. В зале не просто многолюдно, в День Святого Валентина кафе превращается прямо-таки в Мекку для влюбленных парочек.

У Лаванды нежно-сиреневая мантия и блестящие розовые сердечки в волосах. Ее волосы похожи на облако, а еще больше они похожи на пенку сверху ее коктейля. Такие же белые и воздушные. Мягкие барашки облаков, перепрыгивающих через заборчик цвета сливочного мороженого. Сон, сладкий сон. Жаль только, что Рон совсем не знает красивых слов о любви.

Лаванда медленно размешивает трубочкой густой ванильный коктейль. Рон молчит, он ковыряется вилкой в пирожном и таращится на то, как Лаванда бездумно водит по стенкам прозрачного стакана. Раз-два-три-четыре. В голову почему-то лезут невыносимые лабораторные Снейпа, длиннющие списки указаний, «четыре раза по часовой, три раза против», нудные замечания Гермионы по поводу и без... Где она сейчас, Гермиона? Наверное, плачет где-нибудь одна… Рон запихивает поглубже тошнотворное чувство, как после неприятной микстуры от какой-нибудь неприятной болезни: полстакана злорадства, горькая чайная ложка жалости, а еще капля чего-то непонятного, из непрозрачного фиала без надписи — странная смесь, перемешать, но не взбалтывать.

Лаванда ждет. Рон уверен, она ждет не дождется, когда он доест свое пирожное, и она сможет надолго присосаться к его и так уже истерзанным губам. То есть запечатлеть пылкий влюбленный поцелуй. Рон не знает красивых слов. На самом деле, никакой он не романтик, Рон.

* * *

— А что, в библиотеке сегодня выходной?

Чистый сарказм, Драко совсем не интересно, почему Гермиона Грейнджер променяла уютную атмосферу библиотеки на пронизывающий февральский ветер.

Гермиона сидит на лавочке на берегу Черного озера и смотрит закат. Смотреть, по сути, не на что: серый лед, серые облака, серые камни Хогвартса вдали.

— В замке сегодня слишком шумно, — отвечает она, — Рон на свидании с Лавандой, Гарри с Джинни, вот я и решила… — что она там решила, никого, а особенно Малфоя, не волнует, поэтому он просто присаживается рядом.

Малфой думает, что, наконец, все хорошо. Никакой романтики, никаких сумасшедших девчонок, и даже — о боже, боже! — он думает о том, что Гермиона, наверняка, сегодня самый адекватный человек во всем Хогвартсе. Драко, конечно, ей этого не говорит, он просто сидит рядом и мерзнет.

— Что, Грейнджер? — краем глаза Малфой замечает, что она подозрительно долго на него таращится.

— Да просто так, — пожимает плечами гриффиндорка, — просто подумала, что было бы, не будь мы врагами.

Малфой кривит соответствующую ситуации мину.

— Тогда я могла бы спросить, как у тебя прошел день, поинтересоваться твоей жизнью, вдруг мне это показалось бы интересным…

— У меня все прекрасно, Грейнджер, не сомневайся!

— Ага, я так и думала.

Снова молчание. Даже в перчатках руки ужасно мерзнут, и Драко думает, что надо бы наложить какое-нибудь согревающее заклинание…

Гермиона неожиданно вскакивает с лавочки и декламирует:

речка ревет.

отчаянные рыбаки

блесной тащат форель.

за этой зимой

ничего не придет

простите, мадемуазель.

— Что? — Малфой выглядит как человек, готовый убивать. — Ты спятила, Грейнджер. И если безумие заразно — а оно точно заразно — то я не хочу быть следующей его жертвой.

— Малфой! Не уходи! — кричит Гермиона. — Ну я же пошутила, Малфой!

Он не слышит, конечно же.

Спина слизеринского негодяя скрывается в сумеречной дали.

Тучи, озеро, панорама Хогвартса.

Занавес.