Мрачное, хмурое небо. Слёзы стекают с крыш домов и медленно бегут по улицам, всё дальше и дальше, к первым бликам зарождающегося рассвета. Лучи разрезают тучи и золотыми нитями падают на влажные блики асфальта, прыгая по стеклянным глазницам окон. Ему не нравилась такая погода — она давала повод для раздумий, а ему определённо было о чём поразмышлять.

Прокуренная квартира с низкими потолками. Янтарные нити ныряют сквозь щёлку занавесок и скользят по разорванному паркету. Светловолосый юноша вольготно развалился на двуспальной кровати, скучно сверля взглядом потолок. Унылые клубы дыма улетают в форточку и придают нитям странный ржавый оттенок.

Где-то в квартире зазвонил телефон.

— Алло?

— …

— Кто это?

— А это кто?

— Звоните в надежде не узнать?

— М-малфой?

— Уже двадцать один год.

— А…я…

— Вы…?

— Ты меня не узнал?

— А что, был обязан?

— Нет, помнить ненавистный голос вовсе необязательно…

— Погоди. (шокированно) Поттер?

— Ну…я…ды-да.

— Исчерпывающий ответ. Стой, ты откуда звонишь?

— (хмуро) Вот уж откуда звоню, никому бы не желал.

— И вообще, на кой чёрт тебе понадобилось мне звонить?

— Ну, вообще-то нам сказали сделать один звонок, и я просто набрал первый попавшийся номер…

— Так набирай его обратно! Ты вообще где? И кто сказал? Зачем меня беспокоить понадобилось?

— Так я…О, нет! Грохот, треск, громкие крики и шуршание.)

— Поттер?

-…

— Поттер!

Короткие, обрывающиеся гудки.

Тянут бешеные нити

Разговор по городам.

Как слепой путеводитель -

Шепоток по проводам.

Рваные листья кружатся по этажам и обрывками мыслей сплетаются с ветром. Тихо шумит микроволновая печка. Гудит батарея.

Светловолосый юноша раздражённо мусолит кончик пера. Ему надо дописать статью, иначе начальник прибьёт его, а в его планы не входит вылететь с работы в ближайшие пару лет. Меньше всего его представляли педагогом, но в такие времена любой работой не побрезгуешь. Статья не писалась. Листья грохотали за окном и отвлекали от любых мыслей.

Где-то в квартире зазвонил телефон.

— Алло?

— Узнал?

— А то. Поттер, ты меня планомерно достаёшь или просто издеваешься?

— А разве это не одно и то же?

— Язва. Опять случайный номер?

— Нет. Я тогда его запомнил.

— А что тогда случилось?

— Меня…меня отвлекли.

— Кто тебя с таким грохотом отвлекает?

— Неважно. Не хочешь поинтересоваться, почему я тебе звоню?

— Нет. Позвонил — и ладно. Где ты сейчас?

— (тягучее молчание) Далеко.

— Какая точность.

— (пауза) Здесь роскошные девушки в зелёном, древние города и много-много алого сока…

— Гавайи, что ли?

— Язва. (нежно) Таким и помню.

— (тихо) Я тебя тоже. (более громко) Будешь в наших краях — милости просим.

— (дрожащим голосом) Надеюсь, что с моей профессией мне никогда не придётся у вас бывать.

— (раздражённо) Ну и ладно. Катись.

— Прости.

— Я сказал, катись.

— Драко…

— (яростно) Что непонятного в слове «катись», Поттер? Или коэффициент твоего умственного развития опустился до нуля и ушёл в минус?

— (очень тихо) Знал бы ты…

— До свидания.

— (пауза) Пока.

Короткие гудки. Недописанная статья летит в угол.

Электричество сигналит,

Механически бежит.

Только звук-воспоминанье

На губах моих лежит.

В сухом воздухе равномерно трещит телевизор. В окно бьются тысячи сумасшедших белых бабочек, снова и снова, а затем, гонимые вьюгой, уносятся навстречу небу, свободе, свету…

Тихий звон зажигалки. Сигарета не доносится до рта и яростно сминается в пепельнице. На экране телевизора мелькают картинки.

Выжженное поле с затхлыми озерцами запёкшейся крови. Изломанные куклы в военных шинелях. Мухи и саранча съедают всё съестное до крошки, и стервятниками скользят по небу грозовые тучи. Дождь хлещет по земле, кровавыми ручейками стекая в канаву. Она медленно наполняется водой цвета гранатового сока и превращается в кровавое озеро. Земля пьёт гранатовый сок, она, словно в агонии, требует всё больше и больше, впитывая наркотик и уплывающие крохи чужого сознания. Воздух пропитан смертью, она витает вокруг и ядовитыми парами отравляет атмосферу. Бабочки: зелёные, чёрные, синие — тонут во вьюге зелёных вспышек, и только ветер, играя, уносит их прах высоко в небо…

— Если хочешь мира, готовься к войне, — ныло радио, — готовься к войне, к войне, к войне…

Резко сжали трубку пальцы,

Шёпот рвёт напополам.

Где-то громко валят люди

В незнакомый ресторан.

По улицам города летит пыль. Пыль, пыль, много пыли — она растворяется в утренних лучах. И пепел. Он, как бумага, шуршит под ногами и истлевшими мотыльками слетается на огонёк зажигалки. Клубится дым. Кольца, завитки, снова кольца — они обволакивают город, как бы говоря: «Вас это не коснётся. Вас минует. Вам не грозит». Дым, пыль и пепел — а где-то там, далеко-далеко, ложится пепел на улицы разрушенных городов, и пыль клубится в серых — теперь уже серых: они прокурены от дыма — лучах рассвета.

Форточка с громким треском распахивается, и блондин резко закрывает её, чтобы оставить хоть немного свежего воздуха в квартире. Солнца нет — оно уже давно не светит, его съели тучи, спрятали облака цвета увядшей розы. Нет смысла открывать занавески — электричество тихо искрит в лампочке, а за окном лишь картина умирающей весны.

Где-то в квартире зазвонил телефон.

— Да?

— Привет.

— У тебя, что, цикл, Поттер? Звонишь раз в три месяца.

— (тихий смешок) Скажи спасибо, что хоть раз в три месяца звоню.

— (почти неслышно) Спасибо. . (громче) Зачем?

— Чтобы лучше тебя слышать. Да ладно, просто хочется услышать чей-то голос…

— А, что, на (с усилием, заставив голос не дрожать) войне голосов не хватает?

— О. Хватает, просто…(неловкая пауза) Я…

— Ты?

— (шёпотом) Здесь ничего нет, Драко, ничего… Ветер гоняет прах по городам, а ты сидишь в засаде — как будто не ты потерял товарища, не ты ранен, не твой напарник истекает кровью… И не плачешь — слёзы уже кончились, самое страшное, что уже не осталось слов, чтобы излить своё горе, не осталось мыслей, чтобы подумать о чём-нибудь, кроме смерти, не осталось чувств, чтобы хоть на мгновение отрешиться от всего и вспомнить: любовь, ненависть, боль, страх, искушение…

— (тихо) Где ты?

— Не знаю. В районе Греции — здесь много мёртвых городов: заброшенных, уничтоженных, разрушенных… Дети часто убегают туда: потому что там есть страх, опасность, там можно воображать, что белые кости — это кости твоих врагов, пепел — это пепел их костров, что дым, который там клубится — это не дань похоронам, а чёрные листья, что были плотью умершего неба… Пустынные улицы покрыты слоем плесени — надо торопиться, обойти все дома, потому что скоро обратно, а ещё вымыть ноги, потому что отец жестоко наказывает за осколки косточек на ботинках…

— Жутко… Это для них забава?

— Это для них война… Маленькая война, потому что до большой они ещё не доросли. Их мирок, в котором они самозабвенно убивают детство, думая, что играют… Когда-нибудь они так же будут шептать в трубку, если только мы не разделаемся со всем этим раньше…

— Тебе страшно?

— Я привык. Мне страшно за других — за тех, которые ещё не успели дорасти, но у них есть такая возможность, за тех, которые ещё живут, но не знают, что скоро придётся бояться, придётся побеждать…Мне страшно за тебя…

— Почему?

— Потому, что ты далеко, тебя это не коснулось, но может, а ты окажешься не готов, и страх будет намного больнее, чем ты думал…

— Мне…гм, не скажу, что безумно приятно это слышать, но ты же не думаешь, что погибнешь?

— Я не знаю…Мне холодно, очень холодно, провод уже покрылся коркой льда, и я вообще удивляюсь, как он до сих пор работает…

— Кажется, уже не работает…Тебя плохо слышно…

— Я знаю. Летят самолёты. Мне пора.

— Подожди! Я…

— Драко…

Резкий визг и вмятины на трубке. В окно забрался робкий лучик солнца.

Кто ты? Я тебя не знаю…

Наш полночный разговор…

Ты остался? «Я сбегаю»,

Тихий шёпот-приговор.

Земля кипела в коме, шприцы-бомбы медленно втыкались в её иссушенное тело и замирали, надавливая на болевые точки: Лондон, Париж, Берлин, Москва… Города умирали, но исцеление уже давало о себе знать: война скоро закончится, так или иначе.

Блондин уснул за столом, его голова с разметавшимися волосами лежала на незаконченной статье. Тени лампочки плясали на его лице, играя оттенками на фоне кожи цвета бледности. Телефон был придвинут близко к руке.

Тихо звякнул долгожданный звонок.

— Алло!

— Драко…

— Гарри! Господи, ты где?

— Я… в аду, наверное…

— Гарри, говори, Боже мой, только не молчи!

— Скоро всё кончится, очень скоро…

— Не смей! Зачем, зачем тебе это надо? Чего ты хочешь?

— Я не хочу, чтобы это продолжалось… Я хочу, чтобы ты жил спокойно…

— Я буду жить спокойно, зная, что с тобой всё в порядке!

— (хрипло) Со мной давно, уже очень давно не всё в порядке, Драко. Ты ведь понимаешь, о чём я?

— Да, да! Ты вернёшься, я знаю…

— Пока, Драко…

— Нет. Скажи!

— Прощай, лю…

Поваленный столб оборвал последние слова. И только тени удивлённо метнулись в стороны, услышав вой раненного волка…

Тихо ночью на рассвете,

Только провода витки,

Только в трубке телефонной

Равномерные гудки...

Мрачное, хмурое небо. Слёзы стекают с крыш домов и медленно бегут по улицам, всё дальше и дальше, к первым бликам зарождающегося рассвета. Лучи разрезают тучи и золотыми нитями падают на влажные блики асфальта, прыгая по стеклянным глазницам окон. Ему не нравилась такая погода — она давала повод для раздумий, а ему определённо было о чём поразмышлять.

Золотых нитей было всё больше и больше, они рваными швами вспарывали мрак и полотнами яркого света ложились на изголодавшуюся землю. Пыль танцевала в ветре, смешиваясь с летящими листьями, и они сплетались, играя, в лучах первого солнца…

Занавески были плотно задёрнуты, и наглухо запечатаны железные двери. На правой половине кровати лежал блондин, сверля взглядом потолок и пуская клубы дыма в открытую форточку.

По щеке пробежала слезинка и потерялась в складках кровати. Мысли путались и рвались, как материя, как пепел, небрежно сдуваемый с полок, и ещё теплилась, умирая, слабая надежда, как робкая бабочка у осеннего окна…

Зазвонил телефон.

— Алло, Господи, алло!

Молчание.

— Говорите! Гарри! Гарри, это ты?

Молчание.

Где-то далеко-далеко, за миллионы километров отсюда, кто-то положил трубку.