Полная луна тусклым желтым блином висит в чернильном небе. Воздух густо пропитан тяжелым запахом крови и разогретого металла, деревья стоят неподвижно, и каждый лист будто вырезан из черной фольги. Темная Метка возникает в небе, затмевая луну, отбрасывая бледный зеленоватый отблеск на опушку Запретного леса. При ее выморочном и обманчивом свете, тем не менее, ясно видно главное — Вольдеморт опускает руку с зажатой в ней волшебной палочкой, и стоящий напротив него Гарри Поттер медленно валится в траву. Он падает навзничь и голова запрокидывается сама собой, а глаза, словно осколки бутылочного стекла, еще тускло мерцают за бесполезными стеклами очков, но живой огонь уже уходит из них, уступая место бесконечному посмертному удивлению, как будто в конце своей недолгой жизни Гарри удивляется тому, что его в очередной раз обманули.

— Нет! — отчаянно орет Драко и падает на колени рядом с телом Поттера. В тот же миг зеленый луч Авады прожигает его насквозь, и он умирает в отчаянном усилии дотянуться в последний раз до поттеровской руки…

Пробуждение, как всегда, отвратительно. От горького крика в горле першит, словно в детстве, когда ангина была самой страшной бедой, а невкусное, но полезное, зелье, растворенное в сладком молоке, спасало от этой беды в два счета. Вот только вряд ли сейчас где-нибудь поблизости окажется Нарцисса с кружкой горячего молока в руках и неподдельной тревогой на красивом и таком родном лице. Драко рывком садится на постели, отчаянно стирает кончиками пальцев горячие слезы со щек и долго таращится в темноту, ощущая, как сбегает вдоль позвоночника холодная капля пота, не моргая и пытаясь выровнять сбившееся дыхание. По правде говоря, дышит он не тише скаковой лошади, пробежавшей три круга по ипподрому, но Заглушающие заклинания на комнату наложены еще с вечера, так что он может тут орать до срыва связок и дышать, словно загнанный гиппогриф при смерти — никто ничего не услышит. И слава Мерлину.

Минут через пять темнота перестает быть абсолютной и непроницаемо-черной, наполняясь бесчисленным множеством полутонов — от густо-серого до светло-лилового. Смутно различимые в предрассветной тьме тени колышутся под потолком и тянут вниз, к Драко, свои ужасные и совершенно неопознаваемые руки? Лапы? Щупальца? Неважно, что именно они тянут, важно, что это чертовски раздражает Малфоя, и он нервным движением отбрасывает в сторону одеяло, нащупывает на тумбочке свою волшебную палочку, хрипло шепчет: «Люмос» и решительным шагом выходит из спальни, накинув на плечи атласный, отливающий яркой бирюзой даже в полутьме, халат. Вставать ему не раньше восьми, но Драко точно знает, что сегодня больше не уснет.

С момента финальной битвы прошло почти полтора года, а ему до сих пор снятся кошмарные сны. У снов тусклые, приглушенные краски, ярко выраженный запах гари и уксусный привкус страха, настолько ощутимый, что наизнанку начинает выворачивать еще до пробуждения. Иногда кошмаров не бывает неделями, иногда наоборот — Малфой неделями практически не спит, ночь за ночью сгорая в Адском пламени вместе с Винсом, захлебываясь собственной кровью и змеиным ядом рядом со Снейпом, корчась в муках от неизвестного заклинания Молли Уизли, унесшего жизнь неистовой Беллатрикс, оседая на мокрую черно-зеленую траву с остановившимся после Авады сердцем, так же, как Гарри Поттер.

Тот факт, что в реальности Гарри Поттер не погиб, победил Вольдеморта и с достоинством перенес трансформацию из Мальчика-который-выжил в Национального Героя всей магической Британии, в малфоевских снах ничего не меняет. Драко по-прежнему выныривает из своих кошмаров с диким воплем, на коже — холодные и липкие бусинки пота, в глазах — бессильные злые слезы. Из всех смертей, что он переживает ночами, поттеровская пугает его больше всего, и всякий раз проходит минута, а то и две, пока Малфой не сообразит, что только эта смерть — лишь кошмарный сон, а не страшное воспоминание. Иногда ему кажется, что каждая минута после пробуждения, в течение которой он пытается отделить сон от яви, стоит ему, по меньшей мере, полугода жизни. Подсчитать, на сколько десятилетий он постарел после войны, Драко даже не пытается.

Стараясь двигаться как можно тише, он заваривает на кухне редкий сорт чая, пару минут любуется тем, как буро-зеленые жгутики сухих чаинок раскрываются в горячей воде, после чего выливает наполовину заваренный чай в раковину и принимается варить кофе. На самом деле ему не хочется кофе — ему хочется огневиски, но если бы Малфои всегда позволяли себе делать то, что им хочется, этот древний чистокровный род давно бы канул в Лету. Малфой не хочет, чтобы его род канул в Лету, поэтому он не позволяет себе пить огневиски в половине пятого утра, а, морщась от обжигающей горечи, пьет кофе. При этом он держит спину очень прямо, чашку на блюдце ставит без стука и сохраняет невозмутимое выражение лица, хотя наблюдать за ним на пустой кухне абсолютно некому. Малфоевское напряжение выдают только подрагивающие пальцы рук, но с этим он уже почти научился справляться, куда хуже дело обстоит с попытками не моргать. Когда Драко надолго закрывает глаза, на внутренней стороне век, словно негативы магловских фотографий, проступают фрагменты его недавних кошмаров. Поэтому он старается моргать как можно реже, с самым сосредоточенным видом выпивает две чашки горячего и ароматного напитка, который скоро, кажется, просто возненавидит, а на третьей чашке ломается, сутулится, утыкается головой в столешницу и тихо скулит, обхватив руками худые плечи.

— Это просто кошмар, просто кошмар, Драко! — бормочет он сам себе вполголоса, из последних сил удерживаясь от того, чтобы не начать долбиться башкой в стол, как распоследний домовой эльф. — Все давно прошло, все закончилось, все хорошо, все хорошо, Поттер жив…

— Да жив я, жив, — раздается хрипловатый спросонья поттеровский голос над ухом, и его теплые ладони успокаивающе накрывают малфоевские руки с побелевшими от напряжения костяшками пальцев. Драко вскидывает голову и смотрит на Гарри — в дурацкой пижаме, разрисованной розовыми слониками, идиотских круглых очках и с привычным вороньим гнездом на голове.

— Поттер? — неверяще выдыхает Малфой.

— Нет, это не я, это тень отца Гамлета, — ворчит Поттер, и Драко несколько мгновений соображает, кто такой Гамлет, и какое отношение к тени гамлетовского отца имеет это растрепанное гриффиндорское чудовище, так неожиданно материализовавшееся возле кухонного стола.

Сообразив, что это Поттер пытается таким образом шутить, Драко растягивает губы в подобии улыбки, зачем-то спрашивает очевидное:

— Ты не спишь? — и выравнивает спину, чтобы не дай Мерлин не продлить минуту слабости дольше, чем положено. Кем положено, он и сам толком не знает, но умение «держать спину» и «делать лицо» въелось в узкие поры бледной кожи намертво. Впрочем, Малфои и после смерти умеют скрывать свои слабости, и даже в роскошных гробах из красного дерева лежат обычно с выражением царственной скуки на лицах, нисколько не уродующим их прекрасные аристократические черты.

Гарри любуется мгновенной метаморфозой, произошедшей с Малфоем, и шумно вздыхает. Этот вздох может означать что угодно — от «А никто и не обещал, что будет легко» до «Как же ты меня достал, Драко», или даже «О, Мерлин и Моргана, как хочется спать!». Но вслух Поттер ничего не произносит, кладет свою волшебную палочку на стол, рядом с кофейной чашкой, и озирается вокруг в поисках предмета, на который можно было бы присесть. Обнаружив тяжелый дубовый стул с резной спинкой, он подволакивает его поближе к молчаливо наблюдающему за этой возней Малфою, и, наконец, усаживается так, что его обтянутые пижамным шелком колени упираются прямо в острые, прикрытые полой халата, коленки Драко. Малфоевская паника отступает, весело помахав рукой на прощанье: «До следующей ночи, Дрей!», и на языке крутится что-то язвительное в поттеровский адрес, но тут Гарри немного наклоняется вперед, и его руки снова соприкасаются с руками Малфоя. В этом прикосновении столько тепла, и поддержки, и нежности, и еще боггарт знает чего — и ехидная реплика умирает, так и не родившись.

— Нам нужно серьезно поговорить, — говорит Поттер, и его лицо приобретает соответствующее выражение. Даже розовые слоники на бледно-сиреневой пижаме выглядят не настолько идиотскими как раньше.

— Это действительно серьезно, — продолжает Гарри. — Разве ты сам не ощущаешь, как далеко это все зашло? Твои кошмарные сны, они изматывают тебя…Серьезно, Драко…

Драко не выдерживает:

— Ты знаешь еще какие-нибудь слова, кроме «серьезно», Поттер?

— Да, — говорит Поттер. — Нет. Не знаю. Я просто беспокоюсь за тебя, Малфой…

— За Уизли своих беспокойся, — передергивает плечами Драко и встает с места, безжалостно лишая свои руки и колени точек соприкосновения с аналогичными частями тела Гарри Поттера.

— Причем здесь Уизли? — недоумевает Гарри и тоже поднимается. Теперь они оба стоят друг напротив друга, обмениваясь быстрыми репликами, словно жалящими ударами в фехтовальной дуэли.

— Почему я должен беспокоиться об Уизли? Разве это они вскакивают с постели с дикими воплями?

— Понятия не имею, о чем ты говоришь, Поттер! Какие еще дикие вопли?

— Действительно, какие! Сколько Заглушающих ты наложил на свою комнату, Драко?

— Я не вопил, Гарри.

— Хорошо, ты не вопил. Ты орал.

— И не орал. Малфои не орут… по пустякам.

— Ага, им запрещает это делать фамильный кодекс. Ладно, предположим, на этот раз ты не орал.

— Что значит «на этот раз»? Звучит так, как будто кошмары снятся мне каждую ночь!

— Ну, хорошо, не каждую. На этой неделе — всего лишь третья ночь подряд.

— У всех людей бывают плохие сны!

— Но не всех убивают во сне полудюжиной разных способов.

— Я просто забыл выпить зелье Сна-без-сновидений!

— Да ты уже подсел на это зелье как самый последний магловский наркоман!

— Можно подумать, ты сам всегда спишь как младенец!

Драко все труднее сдерживаться, он уже практически орет на Поттера, нависая над ним бледным растрепанным привидением в бирюзовом халате и с покрасневшими от недосыпания и слез глазами. Он чувствует, что ему осталось немного — минута-другая — и закипающая в груди истерика прорвется наружу неукротимым, сметающим все на своем пути, потоком стихийной магии.

— Не всегда, — тихо и жестко говорит Поттер. — Иногда я вообще не могу уснуть, потому что мучаюсь от множества самых разных воспоминаний — просто плохих и по-настоящему ужасных. Мои мертвые тоже тревожат меня по ночам, Драко. Но я, по крайней мере, не вскакиваю с криками в холодном поту и не иду варить кофе в половине пятого утра. Я просыпаюсь, говорю себе: «Спокойно, Гарри, это просто страшный сон!» и засыпаю опять. А ты…

— А я — не ты, Поттер! — резко обрывает Малфой и отходит к окну. Дергает раму вверх и с наслаждением вдыхает сырой предрассветный воздух. Вязкий туман клочьями заползает в легкие, и хотя это совершенно невозможно, у тумана такой же отчетливый запах гари и кислый вкус как у ночных кошмаров Драко Малфоя.

— Откуда ты знаешь? — тихо спрашивает Драко, не поворачивая головы. — Про то, что это третий раз на неделе, ну, и вообще часто…

Поттер отвечает так же негромко:

— Я тебя чувствую, Драко. Хоть накладывай Заглушающие, хоть не накладывай…

Малфой ощущает себя так, как будто ему только что крепко врезали в район солнечного сплетения. Но он сам виноват — расслабился, решил, будто сможет скрыть от Поттера, что его кошмары — явление постоянное, а не случающееся время от времени в полнолуние. За секунду перед ним проносятся десятки разрозненных воспоминаний. Вот он спускается на кухню, еще бледный и с влажной кожей после очередного кошмара, а Гарри обнаруживается уже возле плиты с джезвой в руках: «Слушай, мне что-то не спится, и я решил выпить кофе. Составишь компанию, Дрей?». Вот он ищет зелье Сна-без-сновидений, а натыкается лишь на пустой флакончик темного стекла и абсолютно невинный взгляд зеленых поттеровских глаз: «Мне показалось, что оно просрочено, и я его вылил. Зачем тебе зелье, Драко? Иди лучше ко мне…» Вот он умывается над мраморной раковиной в ванной комнате, а Поттер возникает за его спиной, растерянным отражением в зеркале: «В моей ванной не течет вода из крана, представляешь? Пришлось воспользоваться твоей. А что ты не спишь? Хочешь, сделаю массаж?»

Воспоминания складываются в законченную картину, и Драко Малфой внезапно со всей ясностью осознает, что он идиот. Только полный идиот мог согласиться жить в одном доме с Гарри Поттером, оговорив себе право на личное пространство в виде отдельной спальни, и поверив, что ему на самом деле удастся это пространство оградить от посягательств великого и могучего мага по имени Гарольд Джеймс Поттер. Поттер действительно велик и могуч, тем более, в своем собственном особняке. И плевать на то, что особняк принадлежал Блэкам, а Блэк по крови из них двоих как раз Малфой. Плевать — Поттер все равно сильнее. Он справился не только с Вольдемортом, но и со своими многочисленными подростковыми комплексами и десятками разочарованных поклонниц. Он даже с разъяренной фурией по имени Джинни Уизли справился, хотя Малфою долгое время казалось, что ему все-таки придется погибнуть во цвете лет от руки этой неуправляемой ведьмы, подстерегавшей его на каждом шагу с неизменным: «А вот и ты, хорек!» на устах и направленной на него палочкой в правой руке. Гарри проведал пару раз Драко в больничном крыле после подобных встреч с его бывшей девушкой, а потом о чем-то поговорил с ней, и с тех пор — не то чтобы Малфой стал близким другом Джинни — но уж появляться в непосредственной близости от нее может без всякого риска для жизни…

Непрошеная нежность встает комком в горле. Драко готов броситься к Гарри на шею и признаться ему в вечной любви, хотя еще ни разу за пятнадцать месяцев их бурного, щедро приправленного горечью романа, он не сказал Гарри даже коротенького: «Люблю». Впрочем, он и сам никогда еще этого слова от Поттера не слышал.

— Я люблю тебя, Дрей, — неслышно произносит Поттер за малфоевским плечом, обнимает его обеими руками и прижимается всем телом сразу. У Драко перехватывает дыхание, такой Гарри горячий. Он всегда горячий — в любое время суток и года, вечное напоминание о том, как все у них только начиналось — на сухой земле возле Черного Озера, в струящемся мареве знойного лета, под тихий шелест пыльной платановой листвы. В воздухе тогда плыли горьковатые и сладкие запахи, внутри Малфоя огнедышащим песчаным зверем ворочалась и вздыхала пустыня, все надежды казались бесплодными, а на мечты не было больше сил.

Теперь за окном прохладная лондонская осень, пахнущая немного дождем, а немного — печалью, заполненная обычными, вполне человеческими заботами — купить багет в магловской булочной на углу, обновить запас шалфея и мандрагоры в домашней лаборатории, отослать письмо родителям во французское поместье, встретиться в новой кофейне с Блейзом и Панси, выбрать тему для экзаменационного проекта на звание Мастера-Зельевара, присмотреть у мадам Малкин изумрудно-зеленую мантию для Гарри…

— Я люблю тебя, — так же тихо, но куда отчаяннее выдыхает Поттер, и до Малфоя наконец-то доходит смысл его слов. Любит? Гарри Поттер любит Драко Малфоя? Кто-нибудь, остановите Землю, я сойду! Гарри Поттер может хотеть Драко Малфоя и удовлетворять это желание самыми разными способами, может испытывать удовольствие от общения с ним, в конце концов, все Малфои отличаются недюжинным интеллектом и фамильным остроумием. Да что там! Гарри Поттер — величайший маг современности — вполне может позволить себе наплевать на общественное мнение и поселиться с Малфоем под одной крышей, но любить… Это… это как-то неправильно.

Драко мучительно подбирает слова, которые могли бы объяснить всю неправильность сложившейся ситуации Гарри Поттеру, потому что тот, в силу своей неисправимой гриффиндорской тупости, очевидно, не понимает простых и очевидных вещей. Не понимает, что любить человека — это очень и очень ответственно, волшебники такими словами не разбрасываются, и подобные признания делаются только тому, с кем собираются провести всю жизнь… Потом Малфой вспоминает, что Поттер — полукровка, и вырос среди маглов, а у них, кажется, и в браки вступают по нескольку раз, не говоря уже о признаниях в любви, и ему становится несколько полегче.

— Гарри… — отчаянно начинает Драко, собираясь объяснить Поттеру все то, о чем сам только что подумал, и замолкает. Слов опять нет. Проклятый туман забивает грудь, не давая возможности ни вдохнуть нормально, ни высказаться.

— Я все понимаю, Драко, — то ли шепчет, то ли мурлычет Поттер куда-то в шею, опаляя кожу горячим дыханием. — Я все понимаю. Ты просто боишься меня потерять, поэтому и кошмары. И сколько бы я не доказывал тебе, что никуда не собираюсь уходить, ты все равно мне не поверишь. Все равно будешь бояться, что это ненадолго. Я понимаю, Драко. Я ведь тоже когда-то был таким. Правда-правда. Все не мог поверить, что заслуживаю счастья, а дорогой мне челов… дорогие мне люди будут со мной долго, и я не стану причиной их гибели…

Драко делает вид, что не заметил поттеровской оговорки, и молча прижимается к его раскаленному телу. Он заводит руки назад и кладет их на бедра Гарри, притягивая его к себе еще ближе, еще теснее, чтобы и намека не осталось на недавние кошмары и туманную влажность внутри — только лихорадочный жар прикосновений, пахнущих теперь не корицей, а кедром и бергамотом. Поттер с готовностью подается вперед, его левая рука продолжает собственническим жестом обнимать Малфоя, а правая отправляется в путешествие вдоль малфоевского туловища, поглаживая шею, плечи, лопатки, с силой проводя вдоль линии позвоночника, задерживаясь на уровне поясницы, едва дотрагиваясь до витого шнурка, служащего поясом халата, и тут же взлетая вверх, чтобы сдвинуть ткань атласного ворота, опалить мягкими прикосновениями кончиков пальцев чувствительную кожу за ухом, вызвать у Драко полустон-полувсхлип, и вдруг остановиться, резко и неожиданно.

— Я только одного не понимаю, Малфой, — твердо говорит Гарри и одним движением разворачивает Драко к себе, — какого, собственно говоря, хрена, ты не позволяешь мне спать с тобой в одной постели?

Малфой дергается, но вырваться ему не удается — Поттер держит его сильными жесткими пальцами, словно раскаленными кузнечными клещами.

— Имей в виду, Драко, — невозмутимо продолжает он, — на этот раз я не дам тебе уйти от ответа, даже если мне придется тебя связать или приковать наручниками к батарее.

— Так и знал, что в душе ты садист, Поттер, — бормочет Драко, пытаясь не смотреть в глаза человеку, который буквально пару минут назад признался ему в любви, и уже пятый месяц пытается если не вытащить из вязкого болота ночных кошмаров, то хотя бы облегчить совместное с ними существование.

— И, кстати, Поттер, что такое батарея?

— Можешь болтать сколько угодно, — поттеровский голос обманчиво мягок, а на губах даже появляется улыбка, но от этой улыбки Малфою моментально становится неуютно.

— Ну, с чего начнешь? — спрашивает Гарри ласково, но по тому, как он вцепился в малфоевские плечи, и по тому, как подрагивают его губы и крылья носа, Драко понимает, что на самом деле Поттер в ярости.

— Гарри, я… — снова начинает блондин и снова замолкает.

— Я — Гарри, да, — согласно кивает головой брюнет. — Причем, уже девятнадцать лет и три месяца. А ты — Драко, верно, я ведь ничего не перепутал? Ну, так начинай, Драко, не молчи, назови мне сто пятьдесят причин, по которым ты каждый вечер выталкиваешь меня за дверь твоей спальни, которая, между прочим, находится в моем доме!

— Я просто не хочу… — выпаливает Малфой, но предательский голос вновь подводит его.

— Не хочешь чего? — интересуется Поттер, и в его зеленых глазах вспыхивает бешенство, которое Драко принимает за чистую, ничем неприкрытую ненависть, и, глядя в сверкающие ненавистью поттеровские глаза, он внезапно чувствует облегчение. Потому что это правильно — когда Поттер ненавидит Малфоя. Когда любит — нет, не правильно, а вот когда ненавидит…

— Не хочешь чего? — не отстает настырный гриффиндорец. — Будить меня своими воплями? Доставлять мне неудобства? Смущать меня своей голой задницей?! Или чистокровное воспитание не позволяет тебе проводить ночи в одной кровати даже с тем человеком, с которым ты трахаешься на этой самой кровати по два раза на день, не считая других мест в этом доме? Может, ты просто боишься оказаться мне обязанным, Драко? В самом деле — ведь мне придется утешать тебя не через полчаса после того, как ты проснулся, а сразу же, в момент кошмара! Может быть, мне даже надо будет совершить невероятный подвиг и принести тебе стакан воды или, упаси Мерлин, вытереть слезы! А, может, нет никаких кошмаров, просто ты до сих пор спишь со своим любимым плюшевым кроликом, Малфой, и трясешься от страха, что я наконец-то его увижу?!

Поттер выплевывает кипящие яростью и отчаянием слова Малфою в лицо, но падают они почему-то прямо на сердце, выжигая там маленькие, но вполне ощутимые дырочки. Вопреки расхожему мнению, у Малфоев тоже есть сердце, и дыры в нем остаются не только от соприкосновения с синильной кислотой или ядом мантикоры. Формулировки «человек, с которым ты трахаешься» и «боишься оказаться мне обязанным» Драко еще как-то выдерживает, но «любимый плюшевый кролик» оказывается неподъемной ношей для его не слишком-то выносливых плеч и довольно-таки расшатанной психики.

— Я трясусь от страха, что ты увидишь меня слабым, Поттер! — глухо произносит Малфой и с удивившей его самого силой отцепляет поттеровские руки от своего тела.

— Я просто загибаюсь от ужаса, когда представляю себе, что ты увидишь меня жалким дрожащим ничтожеством, которое не в состоянии справиться со своими снами. Ты и так видишь больше, чем надо, Поттер. Ты видел все мои унижения, поражения и проигрыши. Ты сам часто бывал их причиной, и хотя это давно в прошлом, Гарри, это не так-то просто скинуть со счетов. Ты видел, как я не смог убить Дамблдора. Ты спас меня от смерти, вытащив из огня. Ты жалел меня на суде, жалел, не отрицай, твой взгляд я не смогу забыть и на смертном одре. Ты уступил своей слабости только тогда, когда я уступил своей. Ты был рядом, когда я корчился от боли, пока костерост сращивал мою руку, сломанную твоими друзьями. Ты изучил мои вкусы, привычки, болевые точки, эрогенные зоны, ты знаешь даже количество родинок на моем теле! Гарри, я просто не могу позволить, чтобы ты видел меня таким… таким слабым, каким я просыпаюсь после этих… кошмаров. Не могу.

Только на это его и хватает — глухим, но твердым голосом проговорить несколько фраз, не отрывая взгляда от ошеломленного малфоевской откровенностью Гарри, и снова запнуться, подавиться то ли клочком тумана, то ли поттеровской ненавистью, то ли собственной слабостью. «Слабак!» — презрительно думает о себе Драко и чувствует невероятное облегчение от того, что больше не надо «держать спину» и «делать лицо», хотя любой другой Малфой на его месте уже заавадился бы от стыда и горя. Может быть, он какой-то бракованный Малфой? Впрочем, если принять во внимание его сексуальную ориентацию, в этом не остается ни малейшего сомнения.

— Драко, ты серьезно? — спрашивает Поттер негромко и даже как будто растерянно.

— Ты все-таки не знаешь никаких других слов, кроме «серьезно», — улыбается одними губами Малфой. — Надо будет подарить тебе на рождество словарь синонимов. Обогатишь свой словарный запас. Хотя что я несу, Поттер? Какое, к Мордреду, рождество? Мы не протянули и пяти месяцев под одной крышей. Пожалуй, я пойду собирать вещи. Чем быстрее мы с этим покончим, тем лучше для нас обоих.

Полы атласного халата взвиваются и опадают при резких разворотах не хуже мантий покойного слизеринского декана. Какого боггарта ты так глупо погиб, крестный? Буквально в двух часах от полной и окончательной победы так нежно оберегаемого тобой упертого шрамоголового очкарика? Сейчас можно было бы сбежать к тебе, выслушать несколько десятков саркастических комментариев в адрес Поттера и в свой собственный, а потом — непременно задать отчаянный вопрос: «Что мне теперь делать?» и непременно получить на него спокойный ответ: «Возвращаться к Поттеру, конечно же. Малфои не убегают от тех, кого любят, даже если это очень неправильная любовь…»

Шрамоголовый очкарик оказывается не только упертым, но еще и очень быстрым. В этом Драко убеждается на собственном опыте, когда Поттер, только что соляным столбом торчащий возле открытого окна, обнаруживается уже стоящим в дверном проеме.

— Дай пройти, Гарри, — вздыхает Малфой миролюбиво и устало.

— Не-а! — мотает головой Гарри и внезапно делает шаг вперед. Драко почти инстинктивно отступает назад, потому что знает — стоит только Поттеру коснуться его, и он опять расплавится под его ласками, растает как мороженое Флориана Фортескью, недоеденное капризным мальчишкой в жаркий июльский полдень. Когда-то давно Драко и сам был таким капризным мальчишкой, и, кажется, своими прикосновениями он тоже заставлял кого-то чувствовать себя растаявшим мороженым. Но это было давно, в прошлой жизни. В этой все не так. В этой все неправильно…

— Все неправильно, Драко! — восклицает Поттер, и Малфой в который раз думает о том, что Поттер отлично умеет вламываться к нему в голову, причем делает это незаметно и без малейших усилий со своей стороны, хотя теоретически такое и невозможно. Впрочем, теоретически невозможной считалась и поттеровская победа над Вольдемортом.

— Ты не слабый, Драко! — горячо продолжает Гарри. — Ты — сильный! — на этом запас красноречия Национального Героя иссякает, и запал покидает его. — Я серьезно, — добавляет он и тут же закусывает губу в ожидании очередной малфоевской колкости.

Драко Малфой на одно мгновение верит Гарри Поттеру, делает шаг ему навстречу и храбро наклоняется к его уху:

— Я слабый, Гарри, — шепчет он вместо ожидаемой язвительной реплики и немедленно аппарирует в спальню. Собирать вещи.

Как и следовало ожидать, Поттер аппарирует чуть ли не быстрее самого Драко. Он зажигает свет, отодвигает кресло, отбрасывает какие-то тряпки, не дает пройти к двери, хватает за плечи, толкает на кровать — в общем, занимается любимым поттеровским делом — заполняет собой все пространство.

— Ты сильный, Малфой, — упрямо повторяет Гарри, настойчиво пытаясь поймать ускользающий от него взгляд серых глаз.

— Хочешь, докажу? — спрашивает он, когда ему, наконец, это удается.

— Докажи, — равнодушно соглашается Малфой и перестает вырываться. Он лежит на кровати под нависающим над ним Поттером, руки подняты над головой, запястья надежно прижаты к подушке сильными теплыми ладонями, бедра оседланы Гарри, и встать нет никакой возможности. В принципе, Малфой согласен полежать так еще немного, прежде чем встать, собрать свои чемоданы и убраться из блэковского особняка куда-нибудь подальше, да хотя бы в пустующий Малфой-мэнор, где в компании двух дюжин домовых эльфов он примется зализывать раны, баюкать оскорбленное самолюбие и медленно, но неотвратимо погружаться в безумие ночных кошмаров.

— Ты смелый! — воодушевленно начинает Гарри, довольный малфоевской покладистостью.

— Что?! — Малфой вскидывается, но Поттер не дает, снова придавливает к постели, шепчет смеющимися губами:

— Тш-ш! — а потом целует быстрыми, легкими поцелуями, от которых пересыхает в горле, кожа покрывается мурашками, а в желудке поселяются если не бабочки, то какие-то другие крылатые твари, это точно.

— Чушь! — сдавленно хрипит Драко, когда Гарри отрывается от его губ. — Придумай что-нибудь другое.

— Смелый, смелый, — кивает головой гриффиндорец. — Может быть, и не во всем, но хватило же у тебя мужества открыто объявить о наших отношениях в Хогвартсе.

— Кому объявить, Гарри, ты рехнулся? — не сдается Малфой. — Ничего и объявлять не надо было после того, как сестры Патил наткнулись на нас под платаном, потому что кое-кто, не буду показывать пальцами, но это точно был не студент Слизерина, забыл наложить чары Ненаходимости на наше место!

— Ну, забыл, — пожимает плечами Гарри и снова целует Малфоя. На этот раз поцелуй куда глубже, кончик языка дразнящее проходится по нижней губе, а дыхание сбивается у обоих, и когда Драко готов уже застонать и обхватить бедра Поттера своими ногами, тот вновь отстраняется.

— Я-то, может, и забыл, но один из нас, не буду показывать пальцами кто, уж точно студент Слизерина. Ты всегда мог отвертеться, придумать что-нибудь вроде: «Поттер меня соблазнил, Поттер меня заставил! Я — невинная жертва обстоятельств, и вообще всего лишь пытался отдать ему магический долг!», скажешь, нет?

— Скажу: «да», — неохотно соглашается Драко и сам тянется за новым поцелуем, но его любовник не дает себя поцеловать и торжествующе объявляет:

— Вот видишь! А целый год проучиться в Хогвартсе, где каждый третий пытался свести тебя если не в могилу, то хотя бы с ума, подозревая, что ты применил ко мне темномагические обряды или, как минимум, напоил сильно усовершенствованной Амортенцией? А выдержать нападки со стороны моих друзей? А драться с Роном и Дином по-магловски, на кулаках? Скажешь, для всего этого не надо мужества, Дрей? Я до сих пор удивляюсь, как ты это выдержал! И даже особо не жаловался.

Драко на миг прикрывает глаза. Да, он не жаловался. Он с самого начала для себя решил, что Поттеру плакаться в жилетку не будет — тому и так хватало косых взглядов и возмущенных перешептываний со стороны доброй половины хогвартсовских студентов, которые готовы были молиться на него и носить на руках, пока не узнали, что их Избранный — гей, и в партнеры себе выбрал бывшего Упивающегося Смертью и сына правой руки Вольдеморта. Хвала Мерлину, хотя бы родной факультет Драко принял выбор своего лидера и стоял за необычную парочку горой. Зато гриффиндорцы…

Малфой до сих пор с содроганием сердца вспоминает грейнджеровские методы ведения «допросов» и «душевные» беседы с Роном Уизли, который мстил Драко сразу за двоих — и за сестру и за лучшего друга. Прошло с полгода, не меньше, пока до них не дошло, что расставаться с Малфоем Гарри не собирается, и если они не хотят потерять своего Золотого мальчика, придется учиться общению с его партнером в цивилизованной манере. Тем более что Драко неимоверным усилием воли заставлял себя быть вежливым и сдержанным в проявлениях эмоций с друзьями Гарри, хотя иногда так и хотелось швырнуть в них парочкой Непростительных.

Сейчас все уже в прошлом. С Грейнджер они практически друзья — сошлись на почве любви к зельеварению и интереса к древним артефактам, с Роном, как выяснилось, довольно интересно играть в шахматы и обсуждать квиддич, близнецы Уизли оказались вполне вменяемы, если речь заходит о совместном бизнесе, да, в общем, все грифы — терпимые люди, если не обращать внимания на их ужасные манеры и полное отсутствие здравого смысла.

Но тонкий шрам на малфоевском подбородке до сих пор напоминает о разговорах по душам со старшим братом Джинни, а еле заметный след от магического ожога над левой бровью — о встрече с самой рыжеволосой ведьмой. Первой после того, как Гарри порвал с ней ради слизеринского хорька. Эти следы от «боевых ранений» Драко оставил на себе на память, так же, как и змеящуюся, едва проступающую под кожей, вязь шрамов от поттеровской Сектумсемпры…

— Ты рассказал о нас своей семье, — вырывает Малфоя из неприятных воспоминаний уверенный поттеровский голос. — А перед встречей с Люциусом, я был просто на грани нервного срыва, даже Вольдеморта так не боялся, честно-честно. Ты еще меня успокаивал, помнишь?

Поттер улыбается так обезоруживающе, что Драко сам не замечает, как начинает улыбаться ему в ответ.

— Скажешь тоже — отец страшнее Вольдеморта, — почти весело возражает Малфой. — Просто я был уверен, что он ничего ужасного с нами не сделает, ну, покричит для острастки, пообещает меня проклясть и лишить наследства, а потом остынет, прикинет все плюсы и минусы ситуации, решит, что единственный наследник-гей — это, конечно, большой минус, но наследник — любовник Национального Героя — это огромный плюс, и предложит выпить мировую. Как, в конце концов, и получилось.

— Ты сумел найти общий язык со всеми моими друзьями, — не сдается Гарри. — Хотя я видел, что иногда ты буквально наступаешь себе на горло. Ты ни разу не сорвался в драку, когда тебе в спину шипели: «Упивающийся!», ты буквально разобрал себя, а потом собрал заново из кусков и стал другим человеком. Ты изменился, Дрей! Ты по-другому относишься к людям, и люди тоже относятся к тебе по-другому. А еще у тебя есть цель, и я верю, что у тебя все получится, ты отлично сдашь экзамены, обаяешь всю Британскую Коллегию зельеваров, и станешь верным продолжателем дела Снейпа. Я… да я горжусь тобой, Малфой! И не смей больше никогда называть себя слабым, понял?

Малфой смотрит на Поттера широко открытыми глазами. Наверное, он и в самом деле изменился, раз добился того, что им гордится сам Гарри Поттер — человек, мнение которого так много значило для Драко с одиннадцатилетнего возраста. Хотя ничего из перечисленного Гарри не тянет на подвиг по малфоевским меркам, и он понятия не имеет, почему его любовник не только не считает его слабаком, но еще и находит поводы им гордиться — лично сам Малфой гордиться собой не собирается, нечем пока. Вот станет зельеваром, тогда посмотрим. Но, похоже, мнение Поттера не изменилось бы, выбери Малфой другую профессию. Похоже, Поттер действительно его…любит?

— Ты действительно любишь меня? — спрашивает Драко и забывает о том, что еще десять минут назад собирался паковать чемоданы.

— Да, — просто отвечает Гарри и по нему видно, что он ничего не ждет в ответ, даже «спасибо». Со «спасибо» у Драко как-то не складывается. А вот с Поттером, кажется, наоборот. Малфой вдруг ощущает, что поттеровские руки уже не прижимают его запястья к постели, и он может встать, если захочет. Но он не хочет. После кошмарных снов, мучающих его третью ночь подряд, после откровения, стоившего ему немалых усилий, после изматывающих душу объяснений с Гарри и до одури возбуждающих поцелуев, Драко с удивлением понимает, что сейчас хочет только спать. И на этот раз он не станет выгонять любимого из своей постели. Надо только как-то сказать ему об этом… Так, чтобы он, наконец, все понял.

— Знаешь, Поттер, — говорит Малфой, проводит рукой по лохматой поттеровской макушке и задерживает пальцы на смуглой щеке. — Я тут подумал — пора бы нам перейти на новый этап наших отношений. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду.

— Если честно, то нет, — ухмыляется Гарри, перехватывает малфоевскую ладонь и целует ее, так нежно, что малфоевская кожа мгновенно покрывается мелкими мурашками. — Но ты же знаешь, до меня редко что доходит с первого раза.

— Ага! — Малфой тянет руку к себе вместе с Поттером, и когда тот валится на него сверху, и сияющие зеленые глаза оказываются совсем близко, Драко бережно освобождает эти глаза от стеклянного плена очков, в котором им обычно приходится томиться, и шепчет:

— Я хочу, чтобы ты спал со мной, Гарри. Каждую ночь. Если, конечно, у тебя не будет каких-то других планов…

— Почему? — одними губами шепчет Поттер, близоруко щурясь.

Малфой какое-то время слушает, как бухает чье-то сердце — его или поттеровское — непонятно, ощущение такое, что у них одна грудная клетка на двоих — а потом отвечает:

— Потому что это неправильно и вообще как-то противоречит устройству Вселенной, но я люблю тебя, Поттер.

В ответ Поттер накрывает его губы своими, и оба совершенно не удивляются тому, что у их поцелуя — не горьковатый привкус кофе и застарелых страхов, а свежий вкус чистой родниковой воды.

Засыпая, Драко вяло думает, что, проснувшись, первым делом выбросит ужасную поттеровскую сиреневую пижаму в розовых слониках и купит, наконец, своему любимому что-нибудь более приличное — зеленое кимоно в серебряных драконах, что ли.

Поттер без малейших усилий ловит малфоевскую мысль, закусывает губы, чтобы не расхохотаться, и думает о том, что в пижаме с драконами он будет смотреться очень сексуально, и хрен его Малфой сможет выставить вечером из спальни — хватит, поиграли в поддавки и довольно, в конце концов, кто хозяин в доме?

— А если мне опять приснится кошмар? — неожиданно вскидывает голову Драко.

— Я буду с тобой, — успокаивающе шепчет Гарри. — Я просто обниму тебя, и кошмар отступит. Ты дурак, что не позволил мне сделать это раньше.

— Я дурак, — покладисто соглашается Малфой. — И, знаешь, Поттер, ты, главное, не бойся. Если вдруг и тебе приснится что-нибудь страшное, я буду рядом.

— Я знаю. Я знаю… — одними губами произносит Гарри, и на глаза Драко наворачиваются горячие счастливые слезы.

Через пару минут Драко Малфой засыпает в жарких объятиях Гарри Поттера, в твердой уверенности, что это — самое надежное место в мире. За лиловыми портьерами медленно встает прохладное осеннее солнце. День обещает быть ясным и безоблачным, и уже сейчас понятно, что когда наступит ночь, она не принесет с собой кошмарных снов…