Лето 98 года выдалось жарким и страшным. Закаты пламенели кроваво, и звезды начали падать на землю, не дожидаясь середины августа, и все вокруг застыло в ожидании большой беды, хотя, по мнению Драко, беда и так была велика — куда же больше-то?

Отряды Поттера упорно продвигались на юг, катились по стране неостановимой лавиной, обещавшей последним островкам сопротивления скорую и неумолимую погибель. Антиаппарационный купол накрыл всю Британию, а каминные сети заблокировали еще зимой, так что выбраться с острова было практически невозможно.

Находились, правда, лихие головы, шальные души — пробивались с боями к морю, где союзники на кораблях вывозили чистокровных через пролив и дальше, дальше, дальше — кого в Париж, кого в Константинополь… Лестрейнджи и Грейнбек были среди них — среди шальных и отчаянных, они ушли еще в мае, после решающей битвы, и с тех пор от них не было никаких вестей...

В Малфой-мэноре было многолюдно, словно в ноевом ковчеге. Вокруг Уилтшира держали защитный купол, и хотя вырваться из-под него означало немедленно погибнуть, но и внутрь — чужим, врагам — прорваться было невозможно. Обширное малфоевское поместье принимало беженцев отовсюду, со всей Британии: Забини, Флинты, МакНейры, Крэббы, Паркинсоны, Нотты, Гойлы. Белая кость, голубая кровь, темная магия. Аристократы, древние фамилии, знатные роды — осколки былого величия Великой Империи. Волдеморт был повержен, Империя пала, и голопузые, грязнокровные сторонники истеричного шрамоголового мальчишки вдохновленно рвали страну на куски и каленым железом выжигали все то, что напоминало им о старом режиме.

От старого режима осталось немного: пара десятков преданных идее семейств. Новая власть звала под свои знамена, обещая жизнь и прощение взамен чести и достоинства. Некоторые согласились — Урхарты, например, или Буллстроуды. Ради детей — говорили они. Ради будущего. Ради жизни.

Честь дороже жизни — говорили другие. Потеряешь достоинство — лишишься будущего. Да, вы разрушите старый мир до основанья, а вот затем… А затем захлебнетесь в чужой крови и собственной беспомощности. Не нравился вам вековой уклад магической жизни? Решили поспорить с самой природой магии? Ну что ж, взвивайте свои алые стяги, седлайте своих вороных коней, но помните — мы не сдадимся живыми.

Домовые эльфы, предчувствуя скорую свободу, совсем обнаглели, ходили с покрытыми головами и подавали овсянку — холодной, а телятину — пережаренной. В иные времена отец бы выпорол их на конюшне, да что там выпорол! Достаточно было лишь пальцами щелкнуть и цыкнуть на такого распоясавшегося лопоухого недоросля — мигом кинулся бы прижигать пальцы утюгом. Но времена те ушли, и, судя по всему, ушли безвозвратно.

Матушка целыми днями сидела в малой гостиной за роялем и пела романсы, до того жалостливые и выворачивающие наизнанку душу, что дюжина гвардейских магов-офицеров — единственные уцелевшие из всего Ближнего круга, стойкие, хладнокровные бойцы — украдкой смахивали слезы с глаз и сдержанно крякали, залпом выпивая по рюмке холодной анисовой водки. Хотя, по мнению Драко, водка в такую жару была ужасным моветоном. Впрочем, он и романсов никогда не любил — все эти «Лилового вереска гроздья душистые» и «Не падайте духом, поручик Забини, корнет слизеринский, надеть ордена!» — казались ему истеричными и слащавыми. Но такта хватало, чтобы воздерживаться от комментариев и понять, что им — взрослым, проигравшим — надо сейчас что-то такое, чтобы отвлечься, чтобы совсем уже не пасть духом, чтобы напомнить самим себе, за что они воевали…

Отец и дядя Северус, конечно, крепились, и, что называется, на личном примере демонстрировали, как чистокровный темный маг должен выглядеть перед лицом скорой смерти. Прямые спины, орлиные взоры, начищенные до блеска сапоги и отутюженные мантии — белые, с золотой шнуровкой и эполетами на плечах. В одной руке — волшебная палочка, в другой — фамильная шпага, каждый миг может стать последним, но когда за нами придут, мы встретим смерть с высоко поднятыми головами, стоя спиной к спине. Хотя, по мнению Драко, смерти всегда глубоко наплевать, как ее собираются встречать — стоя или сидя.

Но этим роковым летом у них больше ничего не оставалось — только родовые традиции и собственная честь. И они по-прежнему были вежливы друг с другом, отодвигали стулья дамам, к завтраку — накрытому, как обычно: хрусталь, фарфор, запеченная севрюжина и белужья икра на позолоченных блюдах — спускались при полном параде и пели «Мерлин, Его храни!» стройным хором, хотя уже с мая хранить Мерлину было некого.

Конечно, они не собирались идти на дно, пуская пузыри и безропотно сложив палочки, они лихорадочно пытались найти решение. Каждый день приносил все новые и новые идеи поиска выхода из безвыходной ситуации — но уже к вечеру становилось ясно, что идеи эти несостоятельны, что петля затягивается все туже и туже, и совсем скоро их защитный купол, удерживаемый с помощью древних артефактов и магии крови, пойдет некрасивыми кривыми трещинами и лопнет на куски, отдавая их всех — всех, и женщин, и малышей — на растерзание грязнокровным бандам революционеров-маглолюбов.

Иногда Драко подслушивал у двери отцовского кабинета беседы старших. Вначале — с надеждой, потом — скорее, по привычке. Одни и те же разговоры гонялись по кругу, и заканчивалось все каждый раз одинаково — нарциссиными романсами и холодной водкой в гостиной. Но он все равно слушал — стоял за бархатной тяжелой портьерой в коридоре, затаив дыхание и приложив ухо к стене. Перед этим, конечно, шептал специальное заклинание, озирался по сторонам, и вообще ощущал себя пацаненком-гимназистом, который хочет узнать, что же родители приготовили ему в подарок на Рождество. Дожить до Рождества 98 года Драко даже не надеялся.

— Надо прорываться на Темзу. С Темзы выдачи нет, — басовито гудел Гойл-старший.

— Опять твоя гусарщина, Грег! Как ты себе это представляешь — прорываться? С женщинами и детьми? Не имея возможности аппарировать? — устало возражал Люциус.

— Может быть, все-таки, сдаться на милость победителям? Говорят, они щадят добровольно сдавшихся… — задумчиво тянул отец Нотта, и его нестройно поддерживало еще несколько голосов, но тут обычно наступал черед Снейпа.

— Сдаться этому недоумку Поттеру и всей его гриффиндорской шайке? — патетично и в то же время язвительно вопрошал он, и Драко отлично представлял себе, как профессор при этом сверкает своими черными глазами. — Стыдитесь, господа! Вы все-таки — белая гвардия Темного Лорда! Лучшие из лучших, цвет нации! Мы не имеем права сдаваться этим распоясавшимся грязнокровным мужланам и предателям крови! Старая добрая Авада в висок — вот смерть, достойная аристократа и чистокровного мага!

После этих слов в кабинете, как правило, поднимался гомон, и ничего кроме возгласов «Бедная Британия!» и «Позвольте, Ваше магическое высокопревосходительство, но я еще в 1975 году имел честь быть представленным…» разобрать было невозможно. Драко на цыпочках выбирался из-за портьеры и стремительным шагом пересекал особняк, направляясь в восточное крыло.

Он уходил от своих ровесников, шатающихся по поместью без определенных занятий, делал вид, что не замечает, как его невеста Астория Гринграсс лихорадочно целуется с Блейзом Забини в полутемной прихожей, пока их матери решают, какие из простыней пустить на бинты — потому что в них скоро возникнет острая необходимость. Убегал от Панси, возглавляющей целый выводок разновозрастной детворы и явно рассчитывающей на его дружескую помощь, обходил стороной Гойла и Крэбба, целыми днями упражняющихся в фехтовании и стрельбе из магловских револьверов, удирал от шелковых материнских объятий, пахнущих резедой, и от недвусмысленных масляных взглядов госпожи Забини с ее вечными длинными папиросками и вечным же «Ну что ты такой пугливый, Дракон, иди уже ко мне, поцелуй старуху»…

Благополучно сбежав ото всех, Малфой прятался в оранжерее и подолгу сидел там, сгорбившись, обхватив колени руками, трясясь от страха и тоски, и вволю предаваясь воспоминаниям — стыдным и странным. В малфоевских воспоминаниях безраздельно властвовал Поттер — не нынешний глава революционной армии, безжалостный и беспощадный — а тот Поттер, которым он знал его прежде, в довоенной жизни: застенчивый милый мальчик с нежным румянцем на смуглых щеках. Драко хорошо помнил его таким — ведь они учились вместе и на некоторых уроках даже сидели за одной партой. Там, за партой, все и случилось — раскладывая перья и пергаменты перед занятиями, они случайно соприкоснулись кончиками пальцев — и тут же оба покраснели и едва не задохнулись от смущения.

Между тем робким прикосновением и их первым, вполне еще целомудренным, поцелуем — прошло несколько месяцев. Оба боялись сделать решающий шаг навстречу друг другу, робели и скрывали свои истинные чувства. А когда наконец — это было весенним вечером, на берегу озера, они улизнули из спален после отбоя и отправились слушать соловьев — Гарри впервые поцеловал Драко, они едва не потеряли сознание от сильных ощущений. Малфой так хорошо помнил их первый поцелуй, и десятки других, и их неловкие ласки, и вечную эту школярскую боязнь быть обнаруженными, и последнюю их встречу он тоже хорошо помнил и знал, что помнить ее будет до самой своей смерти. Хотя, по мнению Драко, в этом не было ничего удивительного — потому как до малфоевской смерти оставались буквально считанные дни, и вряд ли за столь короткий срок он сумеет забыть, как год назад Поттер впервые пробрался к нему в поместье. Они встретились здесь, в оранжерее, и здесь же, среди жасминовых кустов и редких сортов магнолий, все и случилось. Драко загадал тогда, что если они не заснут до рассвета, и их хватит на три раза, то Гарри никуда не уйдет, и все будет хорошо. Их хватило даже на четыре, и рассвет они встретили, обнявшись, но Гарри все равно ушел, а потом началась революция, и сразу же за ней — гражданская война, и больше они не виделись…

Тут, в оранжерее, все для Драко и закончится — он понятия не имел, откуда взялась в нем эта уверенность, но чувствовал, чувствовал, что ему на роду не написана смерть с гордо поднятой головой и рукоятью именного кортика в побелевших пальцах. Впрочем, и кортика-то никакого у Драко не было, но погибнуть хотелось именно так — с кортиком, словно адмирал разбитого флота — и непременно на глазах у Поттера, нет, лучше — от руки самого Поттера, и чтобы прошептать моментально холодеющими губами: «Я любил вас, Гарри, будьте счастливы…»

Сидя на садовой скамеечке под матушкиными любимыми розовыми кустами, Малфой буквально упивался собственным страхом и верой в то, что однажды полыхнет зеленым пламя давно уже отключенного камина, и появится в этом пламени Поттер, с исцарапанным лицом, в полосатой матросской фуфайке под расстегнутой мантией, с окровавленной повязкой на голове и алым бантом, приколотым чуть выше сердца. Он окинет оранжерею суровым взглядом, увидит Драко — испуганно съежившегося, бледного, со смятым розаном в тонких пальцах — и не дрогнет рука революционного героя, когда он поднимет палочку и объявит:

— Декретом за номером восемь дробь четырнадцать все чистокровные маги, уличенные в причастности к белой гвардии его императорского величества Темного Лорда, подлежат немедленному уничтожению через непростительное заклятие! Именем революционного трибунала, Авада…

— Нет! — орет Драко Малфой, просыпаясь и рывком усаживаясь на кровати. — Нет! Не надо! Поттер, Поттер…

— Да тут я, — доносится заспанный и недовольный голос откуда-то слева, и Малфой тут же разворачивается на этот голос и таращится в темноту, пока Поттер нашаривает под подушкой волшебную палочку.

— Люмос! — вздыхает Поттер и внимательно смотрит на Драко. — Ну, кем я был на этот раз?

— Революционным матросом, — шепотом отвечает Драко и с силой трет виски ладонями. — А мы с папой и профессором Снейпом…

— Белогвардейцами, понятно, — кротко кивает Поттер и подвигается ближе к Малфою, сверкая в полутьме глазами. — И что, суровый революционный матрос надругался над гордым и благородным белогвардейцем?

— Иди ты к Мордреду, Гарри! — фыркает Малфой. — Это был совсем не эротический сон, понятно? Ты меня чуть не убил именем революционного трибунала.

— Если не эротический, давай тогда спать, — бормочет Поттер, тесно прижимаясь к Драко. — Мне завтра курсовик сдавать по невербальным заклинаниям, а у тебя, если мне не изменяет память, экзамен…

— По российской магловской литературе первой половины ХХ века! Я ни за что не сдам его, Поттер! — истерически восклицает Малфой и делает попытку слезть с кровати.

— Зачем я вообще лег спать? Мне надо готовиться! Ты же понимаешь, что исторический факультет магического Кембриджа …

— … не чета паршивой аврорской академии, — покладисто заканчивает за Малфоя Поттер и по-хозяйски забрасывает на него руку. А потом, недолго думая, и ногу.

— Спи, Малфой, все ты завтра сдашь, как обычно, на «Выше всяческих похвал». Ты мне уже дыру в башке прогрыз этой магловской литературой! Когда ты готовился к экзамену по нравам и обычаям Средневековья, тебе снились куда более интересные сны…

Гарри засыпает моментально, просто отрубается на полуслове. Драко косится в его сторону с нежностью и долго не может уснуть. Лежит, рассеянно поглаживая горячую и тяжелую поттеровскую руку и прикидывает, что завтра, после успешной (в чем он ни минуты не сомневается!) сдачи экзаменов, они с Поттером вполне могут позволить себе немного расслабиться. Гарри действительно пойдет образ революционного матроса, он просто-таки рожден для него: пылкий, неутомимый, грубоватый и страстный, м-м-м… А вот он сам, Драко, пожалуй, неплохо будет смотреться в белой мантии с золотыми эполетами. И кортик, непременно нужен адмиральский кортик с гладкой полированной рукояткой, украшенной золочеными вензелями …